Биолог Марк Пэйгл объясняет, почему эволюция делает человека глупым и склонным к копированию чужих идей, а если люди и придумывают что-то умное, происходит это случайно. Infinite Stupidity — A Talk With Mark Pagel / Edge Foundation Inc. / www.edge.org

Я эволюционный биолог, и потому я работаю с большими явлениями, которые имели принципиальное значение для формирования мира. Некоторые из них общепризнаны, но многие, хоть и лежат прямо у нас под носом, сильно недооценены и принимаются как нечто само собой разумеющееся. Один из самых ярких примеров — человеческая культура, возможно, самое значимое явление в истории жизни на Земле. Чтобы это заявление не было голословным, приведу некоторые примеры «больших событий». Очевидно, одним из них стало примерно 4,5 млрд лет назад появление нашей планеты. Что поразительно, всего несколько сот миллионов лет спустя, то есть 3,8 млрд лет назад, на Земле уже зародилась жизнь. То были простые репликаторы, предшественники современных бактерий, которые только и могли, что изготовлять свои копии. Они царили на нашей планете 2 млрд лет, и лишь 1,5 млрд лет назад возникла новая форма жизни — одноклеточные эукариоты. Прошло еще 500 млн лет, прежде чем появились многоклеточные организмы, а потом еще 500 млн — и наконец на Земле начало происходить хоть что-то по-настоящему интересное: началась эволюция растений и животных — рыб, ящериц, динозавров, птиц, млекопитающих. И лишь 6 млн лет назад появились гоминини, из которых около 200 тыс. лет назад наконец вычленились люди. Мы, таким образом, существуем на планете всего-навсего 0,01% ее истории, но за это время невероятно изменили ее облик. На протяжении 3,8 млрд лет жизнью на Земле правил старый, генетический тип эволюции, но 200 тыс. лет назад у него появился конкурент — новым типом эволюции стали идеи.

В том, что идеи являются особой формой эволюции, нет сомнений: они возникают и распространяются от человека к человеку, однако не меняют гены. Человеческие популяции приспосабливаются к новым, аккумулирующимся идеям. Мы называем это кумулятивной культурной адаптацией. Причем этот процесс идет во много раз быстрее, чем генетическая эволюция. С приходом нашего вида на Землю все изменилось: используя эволюцию идей, мы смогли на уровне разных культур приспособиться едва ли не к любой экологической нише на планете. Прежде ни одному другому биологическому виду ничего подобного не удавалось — включая наших ближайших предков.

Если мы вернемся примерно на 2 млн лет назад в нашей истории, мы обнаружим Homo erectus — вид приматов, примечательный не только своим прямохождением, но и умением обращаться с орудиями. Однако орудия эти были весьма примитивны и, как свидетельствует археология, практически не менялись на протяжении 1,5 млн лет — то есть вплоть до вымирания вида. Homo erectus производили одни и те же орудия снова и снова, не привнося в них никаких изменений. Ни о какой эволюции идей тут и речи быть не могло. Даже наши кузены неандертальцы, с которыми у нас совпадает 99,5% или даже 99,6% генов, не могли похвастаться этим свойством: в свое время они делали даже более изощренные орудия, чем современные им люди, но за 300 тыс. лет пребывания неандертальцев в Европе их арсенал также почти не изменился.

Вероятно, дело как раз в той крошечной генетической разнице. Но что именно отличает людей от прочих биологических видов? Антропологи и археологи называют это способностью к «социальному обучению». Судя по всему, только человек обладает способностью обучаться сложным новым или нестандарт­ным формам поведения, попросту наблюдая за другими и имитируя их. Кроме того, уникальность человека заключается в том, что он может проникать в сознание других и понимать логику их действий. Многие возразят, что, разумеется, социальное обучение свойственно другим животным — шимпанзе, дельфинам и прочим. Прин­ципиальное отличие в том, что они умеют воспринимать необычное поведение, если к нему специально привлечь их внимание; мы же умеем самостоятельно выбирать оптимальные модели поведения из нескольких вариантов, а затем не просто осваивать, но и улучшать их. Именно поэтому в человеческих культурах есть кумулятивный эффект, а остальные животные попросту повторяют единожды усвоенный навык снова и снова. Способность человека соединять различные социальные знания и есть то, что лежит в основе эволюции идей. Приведу пример: вы можете привести домой шимпанзе и научить его мыть посуду, но он будет с одинаковой беспечностью мыть грязные и чистые тарелки, если знает, что и за те, и за другие получит банан. Человек так делать не станет — он знает, зачем моет посуду, и делать лишнюю работу ему ни к чему.

При этом мне кажется, что способность к социальному обучению определяет развитие человечества в весьма неожиданных аспектах. Я бы хотел остановиться на двух из них: во-первых, это творческий потенциал человека; во-вторых, его интеллектуальный потенциал как социального животного.

Когда речь заходит о социальном обучении, в первую очередь нужно понимать, что в наших обществах оно играет ту же роль, которую естественный отбор играет в популяциях генов. Естественный отбор — это способ сортировки генетических альтернатив, позволяющий выбрать оптимальную из них. Социальное обучение — это аналогичный способ отсеивания идей. Мы подражаем людям, которых считаем успешными, копируем хорошие идеи и совершенствуем их, получая в итоге своеобразный «идейный отбор», который формирует человеческие сообщества и изменяет человеческую природу как таковую. При этом, если исходить из того, что люди эволюционировали как «социально обучающиеся животные», мы приходим к довольно неожиданному выводу: процесс социального обучения сделал нас менее интеллектуально развитыми, чем принято и — чего уж там — хотелось бы считать. И вот почему.

Если я живу в группе с другими людьми и могу наблюдать за ними, у меня есть возможность выбирать лучшее из множества идей и инноваций, которые они производят. При этом изобретать что-либо самому мне вовсе не нужно. Если я, к примеру, пытаюсь сделать хорошее копье, мне нужно понимать, как это копье делается, но если я попросту копирую удачное решение соседа, мне не нужно разбираться в самой идее копья. Инновации — это трудно. Инновации — это долго. На инновации нужно тратить очень много энергии. Большинство наших идей никуда не годятся, удачи случаются довольно редко. Благодаря социальному обучению на протяжении последних 200 тыс. лет люди прошли отбор на способность к подражанию, но не к изобретательству: большинст­во из нас очень хорошо умеет копировать, следовать чужому примеру, не тратя при этом силы и время на самостоятельное производство инноваций.

Это очень экономное свойство, которое позволяет по-новому взглянуть на человека. Все мы имеем определенные представления о важнейших изобретениях человечества: первый топор, первое копье, первый лук со стрелами и тому подобное. Но давайте задумаемся, сколько было людей, которым в голову пришли идеи, по-настоящему изменившие нашу жизнь? Сильно, не правда ли? Я, по крайней мере, к числу таких людей не принадлежу. Давайте немного опустим планку: кому из вас в голову приходила идея, которая хотя бы оказывали влияние на окружающих вас людей, вызывая желание ее скопировать? Думаю, даже этим похвастаться смогут очень немногие. Все дело в том, что социальная эволюция сформировала нас не как творцов и изобретателей, а как копиистов. И здесь принципиальное значение имело то, что с течением времени люди очень медленно и постепенно собирались во все более и более крупные группы.

На заре нашей истории мы жили в очень небольших праобщинах, которые состояли из пары десятков особей. Потом они стали собираться в племена человек по 150. Несколько племен образовывали кланы, в которых уже были тысячи людей. Из кланов складывались монархии, затем — национальные государства, которые уже состояли из десятков и сотен тысяч, а то и миллио­нов людей. Моя гипотеза заключается в том, что в ходе эволюционной истории люди становились все менее и менее способными к инновациям, потому что последствия одного открытия очень велики. В национальном государстве и не нужно производить столько инноваций, сколько в праобщине. Вероятность того, что кто-то окажется изобретателем или творцом, крайне невелика, а все остальные люди обычно являются его простыми последователями. Социальное обучение происходит столь стремительно и эффективно, что в праобщине достаточно одного или двух таких людей. Но если перейти на более высокий социальный уровень, нужно ли их больше? Скорее всего, нет. Масштабирование не нужно: чем больше группа, тем меньше доля людей, которые снабжают ее идеями. В клане не должно быть 50 новаторов, достаточно будет и пяти. Просто гораздо большее число людей получит доступ к тому же количеству идей, сможет копировать их и извлекать из них пользу. И здесь, конечно, огромную роль играет язык — главное средство обмена идеями, которое разносит их по человеческому сообществу с огромной скоростью.

Понимаете, к чему я клоню? Чем больше становятся наши общества, тем меньше у каждого из нас потребность в том, чтобы самому производить идеи — напротив, гораздо выгоднее быть последователем, имитатором, копиистом. В итоге наша способность к социальному обучению сделала из нас вид, у которого не очень получается сделать что-то новое. А это заставляет задуматься, такое ли у нас богатое воображение и такой ли огромный творческий потенциал, как мы полагаем.

Взгляните на свою повседневную жизнь и на самые важные вопросы, которые вы себе задаете: какой дом мне купить? какую машину? какой кредит лучше? куда устроиться на работу? когда уйти в отпуск? На самом деле, подавляющее большинство из нас не знает ответы на эти вопросы. Чаще всего мы просто делаем так, как делают другие. Этот стадный инстинкт, как мне кажется, является фундаментальной чертой нашей психологии и при этом — побочным продуктом нашей способности к социальному обучению. В современном мире это приобретает и вовсе грандиозные масштабы: в мире, окутанном интернетом, скорость распространения идей феноменальна, информация мгновенно разносится по самым дальним уголкам планеты. Число людей на Земле стремительно растет, и это требует от нас массы новых творческих решений, но человеческие технологии и человеческая психология создают ситуацию, когда наша внутренняя потребность в творческих людях падает.

Но есть у социального обучения и другая сторона, возможно, несколько абст­рактная. Вернемся к сравнению генетической эволюции и эволюции идей: у каждого из этих процессов должен быть не только фильтрационный механизм, который отметает ненужные признаки, но и механизм порождающий, который создает разнообразие. В случае генетической эволюции таким механизмом является мутация. Как мы знаем, при передаче генетической информации от родителей к потомкам она может меняться. Так создаются условия для естественного отбора. Один из самых захватывающих сюжетов в природе — как естественный отбор, имея дело со случайным генетическим разнообразием, умудряется находить оптимальные решения — одно за другим. Этот чрезвычайно простой и малоосмысленный процесс позволяет создавать вещи необычайной сложности — глаза, мозг, сердце, печень. Человек не в состоянии сотворить ничего подобного.

А теперь давайте представим, что играет роль такого простого порождающего механизма в эволюции идей? Откуда они берутся? Есть ли что-либо настолько же простое и случайное, как мутации в мире генов, у нас в головах? Конечно, всем нам приятно было бы думать, что мы сами можем придумывать, то есть контролировать появление хороших идей; что мы знаем, в каком направлении движемся; что, в отличие от естественного отбора, который имеет дело со случайным разнообразием, социальное обучение оперирует разнообразием управляемым.

Но, возвращаясь к примеру с орудиями труда, давайте задумаемся: если вам нужно усовершенствовать копья или стрелы, неужели вы действительно знаете, как сделать так, чтобы они лучше летели и глубже вонзались в плоть жертвы? Думаю, большинство из нас не сможет ответить на этот вопрос утвердительно. Творческие процессы, которые идут в головах у людей, имеют в своей основе механизм, трудноотличимый от случайного. Мне бы хотелось пойти еще дальше: я предполагаю, что механизм генерации идей и есть вполне случайный. Это звучит невероятно. Это звучит безумно. Но это позволяет совершенно по-новому взглянуть на человека как на разумное животное. И когда мы рассуждаем о любом эволюционном процессе — не важно, эволюционируют ли гены или идеи, — необходимо помнить, что случайные изменения, возможно, являются оптимальной стратегией.

Гены не знают, как им мутировать, потому что они не могут предсказать, в каком направлении будет двигаться мир. Ни один ген не знает, что Земля в данный момент переживает период глобального потепления. Ни один ген не знал 200 тыс. лет назад, что в ходе человеческой эволюции появится такое явление, как культура. Но и люди с большим трудом представляют себе, куда они движутся. 200 тыс. лет назад никто не мог предположить, что сегодня у нас будут космические корабли и айподы. Оптимальной стратегией для любого исследовательского механизма, не осознающего природу явления или пространст­ва, с которым он имеет дело, является череда случайных попыток понять эту природу. Я предполагаю, что это в полной мере относится к творческим процессам, которые протекают у нас в голове. Точно так же, как гены проходят череду случайных мутаций, нейроны в нашем мозге фактически случайным образом создают связи, пытаясь исследовать множество вариантов, которые предлагает окружающий мир. В ходе творческого процесса наш мозг на подсознательном уровне создает огромное количество идей, тестируя их. Очень небольшая часть из этих идей попадает в наше сознание — и вот они-то кажутся нам стройными и проработанными, хотя родились они из череды случайностей.

Карл Поппер как-то сказал: мы отличаемся от животных тем, что позволяем нашим гипотезам умереть в зародыше. Нам не нужно проверять все в реальном мире, мы проводим мысленные эксперименты. Если добавить к этому мою гипотезу о случайности зарождения идей, можно предположить, куда движутся наши общества. Как я уже говорил, чем больше становится общество, чем лучше в нем налажены коммуникации, тем меньше ему нужно людей, которые обладают фантазией и способны к творчеству. Люди становятся все более покорными, все охотнее следуют за лидерами и копируют чужое поведение, не особо задумываясь о смысле собственных действий.

Возьмем, к примеру, Facebook: для меня самое интересное в этой социальной сети, которая объединяет почти 900 млн человек по всему миру, — как она девальвирует информацию и знание. Поверьте, дело не в том, что я старый ворчун-реакционер, просто я понимаю, насколько трудно обнаружить в современном мире истинное знание и по-настоящему новые идеи. Мы осознаем ценность копирования — и занимаемся им. Мы ищем все более и более дешевые способы поиска информации. Мы идем на Google, чтобы быстро найти ответ на любой интересующий нас вопрос. Мы идем на Facebook, чтобы понять, кто что и как с кем делает. В истории еще не было момента, когда найти информацию для копирования было бы так легко и дешево.

Вполне возможно, что мы находимся в той точке истории, когда большие социальные структуры вроде Facebook и вообще интернета обретают независимость и начинают «одомашнивать» нас, людей. Они приручают нас, потому что все меньшему числу людей нужно быть новаторами, чтобы выжить. Холодный эволюционный расчет подсказывает, что мы пришли к уникальной по историческим меркам ситуации, когда подражатели находятся в более выгодных условиях, чем новаторы. Проблема в том, что людям очень трудно осознать всю опасность этой ситуации, поскольку они привыкли очень высоко ценить собственный интеллектуальный потенциал.

Альберт Эйнштейн как-то дал себе следующую характеристику: «Я не умнее других. Просто я любопытнее». Мы можем простить Эйнштейну эту маленькую слабость, потому что вообще-то считаем его довольно умным человеком. Но давайте поверим ему на слово и попробуем представить, а что такое любопытство? Возможно, это страсть к тому, чтобы обрабатывать все новые и новые идеи. Возможно, идеи Эйнштейна были такими же случайными, как и у всех остальных людей, но он проявил больше упорства, когда их проверял. Если мы предположим, что у каждого есть микроскопический шанс стать следующим Эйнштейном, то стоит помнить: нас, людей, несколько миллиардов, и прямо здесь и сейчас одному из нас по чистой случайности может повезти. Теория эволюции утверждает, что мы всегда поддерживали в нашей среде небольшую группу новаторов, которые отличались от остальной популяции. Но что если они ничем не отличаются от остальных и им просто повезло? Подавляющему большинству людей трудно принять такую мысль. Но мне она нравится, потому что в ней раскрывается суть того, что называется социальным обучением, и она допускает возможность, что все мы на самом деле бесконечно глупы.